В ходе подготовки и проведения Гражданского форума активно обсуждались проблемы инерции некоторых наших претензий в области культурной политики. Общее место — недооценка роли культуры государством и обществом. Новые общественно-политические и социально-экономические отношения ложатся на старые культурные платформы; отсюда слабая укорененность новых институтов и практик и легкость, с какой они при желании опрокидываются. Еще в начале 1990-х проект «Содержание гуманитарного образования» института «Открытое общество» настаивал на демилитаризации истории. Но до сих пор наши учебники укомплектованы войнами, захватами, революциями в ущерб истории повседневности и деловой жизни. Вот почему народ с такой готовностью «уважает силу», жертвуя экономикой страны и личным благополучием. И если в стране нет даже понятий о культуре предпринимательства, «дела», откуда быть культуре в реальном бизнесе? То же в политике, праве, социальной среде.

Однако в этой правильной установке постепенно проступает как минимум два узких места. Во-первых, мы сами уводим на второй план тему самоценности культуры (государству надлежит уважать ее, ибо без этого проседают его же важные задачи и функции). Во-вторых, в понимании миссии культуры и в ставках на нее уравниваются реформаторы первой волны и нынешняя власть, что не очевидно. С темой провала культурных моделей резонно было обращаться к власти в 1990-е и даже еще в начале 2000-х. Но насколько нынешний курс реально заинтересован в культурных моделях, например, рыночного типа?

Когда бизнес из производителя богатства превращается в зону отъема и передела, востребованы культурные модели иного типа. Здесь инерции антирыночного сознания удобны, поскольку оправдывают в отношении бизнеса любые действия, в том числе когда его кошмарят и грабят. Обыватель не понимает, что, прижимая торговку на базаре, инспектор залезает в его, обывателя, карман. Транзакционные издержки закладываются в цену товара и в ларьке, и в макроэкономике. Но народ будет так же спокойно и даже сочувственно смотреть на то, как теневая власть обирает нетеневой бизнес, особенно крупный. Своих денег люди в этом раскладе не видят, но, даже если им разъяснить реальный cash flow, быстро это мало что изменит: культурные стереотипы глубже и инерционнее.

Важно, в какой мере вообще можно говорить о недооценке культуры нынешней властью. Она явно взялась за идеологию, а поскольку напрямую это не проходит — идеологическое окормление идет через «культуру». Список якобы традиционных ценностей, закладываемый в основы культурной госполитики, — ход откровенно идеологический: и в том, какие ценности отобраны, и в том, какие опущены. Такие документы слабо работают как директивные, но они показывают реальные интенции культурной политики. Значит, в анализе ситуации надо учитывать в культурной политике государства и то, что финансируется не по «культурному ведомству». Например, все, связанное с обработкой сознания, — ТВ, СМИ, школу, политизированные молодежные проекты и проч. Здесь ресурс выделяется немереный — финансовый, организационный и политический. И на этом фоне трепетные интеллигенты обращаются к власти с призывами уделять культуре больше внимания!

Западня захлопывается. Стенания о заброшенной культуре могут быть даже восприняты с пониманием: почему нет, если дополнительные ресурсы использовать в «правильных» направлениях? Это зона сплошных перехватов. Вы говорите, что понятие культуры много шире компетенции соответствующего ведомства. С вами радостно соглашаются — и внимание государства уже переносится на «производство смыслов», отодвигая проблемы «библиотек, театров, музеев». Считаете, что культура обижена деньгами, — получите дополнительный бюджет на централизованную идеологическую работу и пропаганду, в том числе против ваших убеждений. Настаиваете на общественном контроле — получите множество карманных экспертных советов с расширенными полномочиями и оперативно скорректированными составами.

Сейчас возможности культуры влиять на власть сжаты даже в сравнении с советским периодом. Там был идеологический контроль, но не профессиональный (за исключением ситуаций прямого влияния идеологии на профессию). Поэтому от того времени остались шедевры кино, в том числе абсолютно правильные идеологически и политически лояльные. Сейчас государство носится с идеями прямого госзаказа, но лояльность и художественный уровень обратно пропорциональны. Можно по-разному относиться к Церетели и Михалкову, но вряд ли их «удельная гениальность» может оправдать безмерное пространство, которое они отнимают у прочих представителей цеха. Лицом этой власти в веках останутся творения Шилова и Глазунова и освященная высочайшим присутствием выставка «От Рублева до Кулика» (того самого, у которого птички креативно нагадили на Толстого).

В обсуждениях самоценности культуры выделяется идея ее самостоятельного выживания. В свое время церковные иерархи оправдывали сотрудничество с властью тем, что церковь — высшая ценность и ее сохранение в любых условиях суть священная задача. Сейчас для культуры даже эта схема не подходит (за исключением того, что всегда веригами висело на бюджете и иначе существовать не может). Отсюда идеи независимой «параллельной повестки» и осознания культуры как суверенного субъекта культурной политики. Когда-то Солженицын выступал с идеей «сохранения народа» — сейчас мы имеем реформу здравоохранения с выходом на депопуляцию. Последствия повышенного внимания государства к культуре также подводят к мысли о стратегиях самосохранения на будущее и культурного потенциала нации, и даже утрачиваемого наследия.

Источник: Ведомости