На VI Общероссийском гражданском форуме состоялась дискуссия «Трансформационная благотворительность: когда она побеждает?» В ней приняли участие: 

• Лариса Зелькова, старший вице-президент — руководитель Блока кадровой, социальной политики и связей с общественностью  ПАО «ГМК «Норильский никель»; 
• Дарья Лисиченко, президент Фонда по борьбе с инсультом "ОРБИ", основатель магазина «Город – Сад»; 
• Станислав Наумов, президент Российской Ассоциации по связям с общественностью (РАСО); 
• Гор Нахапетян, соучредитель фонда «Друзья», Московская школа профессиональной филантропии, почетный профессор бизнес-практики МШУ «СКОЛКОВО»;
• Вячеслав Таран, основатель Forex Club, учредитель Фонда «Измени одну жизнь», проекта AlphaОmega.

Модерировала дискуссию Светлана Маковецкая  – директор Центра гражданского анализа и независимых исследований (Центр ГРАНИ), член Оргкомитета ОГФ.

Смотрите видеозапись 

Приводим стенограмму дискуссии:

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Наша дискуссия называется «Трансформационная благотворительность. Когда она побеждает». Мы предполагаем, что те люди, которые сидят здесь – это люди, о которых мы говорили на самом первом заседании сегодняшнего дня, которые особым образом относятся к тем проблемам, с которыми они сталкиваются, к будущему страны. Но судя по тому, что они готовы говорить именно о трансформационной благотворительности, что-то такое они знают особенное, что позволяет им не просто делать добро постоянно и неотвратимо, а находить такой подход, такую точку деятельности, такие механизмы, которые позволяют не просто помогать в конкретном случае, но что-то изменять в жизни, в жизни людей, возможно, делать их более счастливыми.

Лариса, фонд Потанина – это такая флагманская организация среди всяких фондов, немного есть фондов в России, деятельность которых связана, например, с созданием целого закона «Об эндаументах». Вы с самого начала понимали, когда разворачивали эту идею, как делать так, чтобы помогать не только конкретным людям или конкретным случаям, а что-то изменить в жизни? Как вообще вам пришла в голову эта идея, и что вы считаете в этом смысле основными достижениями вашего фонда? В смысле трансформации действительности, трансформационных процессов. 

ЛАРИСА ЗЕЛЬКОВА:

– Если быть лаконичной и максимально зажигательной в не первый час работы форума, то, наверное, у меня есть три соображения. Первое, конечно же, когда 20 лет назад Владимир Потанин учреждал свой благотворительный фонд, он не знал точно, каким он станет через 20 лет, и не предполагал, какие точно программы будут, и не было в этом большого стратегического замысла, детально прописанного. Но было желание сделать организацию, которая не будет работать пожарной командой, не будет тушить пожар бесконечный, потому что где-то кому-то стало плохо, и нужно срочно туда прибежать и что-то такое сделать. И это был его замысел, который команда фонда все эти 20 лет реализовывает. 

За эти годы от фонда, который занимался только поддержкой образовательных проектов и искал талантливых молодых студентов, и поддерживал их самые разные интересы и начинания, фонд плавно расширил свой кругозор, свои интересы, связанные, опять же, системным эффектом, и это большие программы в области культурных институций и трансформации нашей музейной инфраструктуры российской, и много разных других. В том числе, и тот самый закон «О фондах целевого капитала», который мы как эксперты всячески, и коллеги мои, продвигали. Это первое соображение. Второй момент важный состоит в том, что, конечно, те самые трансформационные филантропические практики, так звучит, язык заплетается, мы перед панелью обсуждали с коллегами, что каждый понимает под этим, и сошлись во мнении, что, конечно, это можно назвать системной благотворительностью, то, что нам более понятно. Так вот, для любой организации, у которой цель – благотворительность, системный эффект – это один из показателей эффективности. Я в этом уверена. Потому что как еще померить, хорошо ты или плохо делаешь свое благотворительное дело? Только если в той области, в которой ты занят этим делом, что-то меняется радикально, а не просто в количестве привлеченных денег измеряется эффект или в количестве даже людей, которым ты помог, это все прекрасно, но если нет изменений к лучшему системного свойства, то это прекрасное меркнет по сравнению с тем, что могло бы быть, если бы ты и твоя организация смогли повлиять на ситуацию в целом.

И последнее, мне кажется, что системная благотворительность – такая, вообще, настоящая потребность абсолютно у большинства организаций, просто не все знают, как добиться этого системного эффекта. И, конечно же, спроси любого, кто вовлечен, не знаю, в лечение людей, в любые проблемы, связанные с чрезвычайными ситуациями и разные другие скоропомощные проекты, конечно, каждый скажет: «Конечно, я бы хотел, чтобы у нас было долгосрочное партнерство с нашими медицинскими институциями, и чтобы Министерство здравоохранения с нами решало вопросы, чтобы мы могли делать что-то системное, важное, большое». Вот так.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Если говорить о том, что все-таки изменяется, это среда, это люди, когда вы говорите о том, что что-то изменилось? Какая картина, прежде всего, перед вашим взором?

ЛАРИСА ЗЕЛЬКОВА:

– В каких-то сферах можно говорить об институциях, в каких-то сферах – о том, что люди. Вообще, для меня универсальные изменения – это когда люди, которые заняты любым делом, начинают относиться к своему этому делу как-то иначе. У них формируется команда заинтересованных, вовлеченных соратников, партнеров. Когда у всего этого есть долгосрочный эффект. Как-то так.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Дарья, как-то вы в своем интервью сказали приблизительно следующее: «Мы почти уверены, что если нас не будет, будут люди, которые подхватят эти же самые идеи, потому что мы прошли уже достаточно далеко вперед и создали некое особое информационное пространство». Что вы имели в виду?

ДАРЬЯ ЛИСИЧЕНКО:

– Когда фонд «ОРБИ» начал свою работу, мы изначально строили ее как будущую систему или, даже более того, социальную сеть единомышленников. Вряд ли найдется и в этом зале, и в нашем городе, и в нашей стране хотя бы один человек, который бы не слышал, что такое инсульт, или у которого бы не было в ближайшем окружении, семье или в окружении близких знакомых кого-то, кто инсульт перенес. При таком масштабе проблемы мы просто иначе не могли подходить к работе. История фонда «ОРБИ» началась в тот день, когда мой отчим, молодой, в общем, на тот момент человек, ему было 44 года, практически столько же, сколько и мне сейчас, получил инсульт прямо в разгар рабочего дня и получил фактически приговор. Врачи сказали, что, находясь на искусственной вентиляции легких, на всех аппаратах, без сознания и в коме в течение долгого времени, его шансы выжить и реабилитироваться равны практически нулю, и всячески пытались дать понять моей маме и всем близким, что вряд ли стоит сильно бороться за какую-то перспективу. Однако мы боролись. И мы столкнулись с тем, что у семей подобной нашей не было совершенно никаких ресурсов, ни материальных, в прямом смысле слова, памперсов негде было купить, ни какой-то поддержки информационной, прежде всего. Мы не знали, что делать дальше, мы не знали, с чем мы столкнемся, когда Александр Сергеевич, так звали моего отчима, приедет домой из больницы. И не было вообще какого-то круга близких людей, которые бы могли поддержать нас. И медицинский персонал, делая свое дело наилучшим образом и стараясь, в принципе, тоже не имел физического и морального ресурса работать с каждым родственником индивидуально. 

Наша история, в общем-то, и хорошая, потому что отчим восстановился, несмотря на все прогнозы, он прожил семь лет. Для меня лично это очень грустная история, потому что продолжительность его жизни, за нее заплатила свою жизнь моя мама. Она очень быстро сгорела от онкологии после того, как ушел из жизни Александр Сергеевич. И тогда, собрав все вместе, все эмоции от произошедшего и все эти факты, которые я получала на протяжении всех этих семи лет, я поняла, что 500 тысяч случаев в год, огромный информационный вакуум и огромная боль этих семей, эту проблему невозможно решить в одиночку, конечно. Наверное, маленькому фонду тоже очень сложно будет справиться. Но, тем не менее, мы решились, и наша задача – вовлечь в знание этой проблемы, в знание проблематики семей, в понимание того, что инсульт предотвратим, раз, в то, что людям можно помочь, что можно реабилитироваться, можно вернуться к жизни, и что каждый сидящий в этом зале, каждый живущий в Москве – все абсолютно могут внести свою лепту. Такая была глобальная цель нашей работы. 

И почему, отвечая на ваш вопрос, я хочу, чтобы у нас было много единомышленников? Нам, по большому счету, нужна, так амбициозно скажу, вся страна единомышленников, весь мир. Какое-то время я состояла в совете World Stroke Foundation, в мировом обществе по борьбе с инсультом, потому что это действительно проблема, которая иначе не решается. Помочь нам в каком-то смысле очень легко. И мы уже, благодаря работе фонда, за уже 9 лет видим огромную трансформацию, прежде всего, трансформацию сознания. Теперь мы можем уже с уверенностью говорить о том, что все, по крайней мере, в Москве, с кем бы я не говорила, все уже даже нам возвращают обратно информацию, которую мы запускали в своих инфокампаниях, каковы признаки инсульта, и что нужно в этом случае делать. Мы думаем, что все-таки трансформация уже началась, и мы надеемся, что на нас она не закончится. 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Верно ли я вас поняла, что вы говорите о том, что с самого начала предложенная идея – как можно больше прозрачности и понятности, что можно сделать, как можно предотвратить – она оказалась прямо правильной идей? 

ДАРЬЯ ЛИСИЧЕНКО:

– Да, и, наверное, сразу было понятно, говоря простым языком, что помогая каждой семье по отдельности, мы сможем помочь очень маленькому количеству людей. Поэтому мы изначально строили системную программу. И тогда, в 2010 году даже это мало кто оценивал и говорил: «А чем вы таким занимаетесь? Знаете, есть фонды, которые помогают, например, детям, делают адресную программу, а вы делаете инфокампании, что это такое? О чем это? К чему?» И только сейчас уже, прошло время, виден результат, и понимание, и осознанность пришла.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

–Вячеслав, я хотела бы спросить вас. Вы известны, прежде всего, огромному количеству людей как человек, который придумал эту базу в виде анкет-роликов, по которым нам виден конкретный человек, ребенок, который в детском доме, который с помощью ролика может очень быстро найти человека, который может стать ему родителем. Вообще, эта идея высокой технологичности, эта присущая вам идея, вы настаиваете на том, что можно придумать такие технологии, которые будут резко масштабировать результаты? Или просто это потому, что так получилось?

ВЯЧЕСЛАВ ТАРАН:

– На самом деле, это действительно очень удачный симбиоз, когда можно из бизнеса все те знания об Интернете, о технологиях, продвижении в Интернете, об интернет-маркетинге, и понимание текущего формата, на самом деле, потребления информации, который все более и более смещается в видео, короткие ролики должны быть, чтобы люди их смотрели, он, действительно, помог расшить достаточно серьезную проблему. 

Естественно, это не было каким-то мегаозарением, то есть это был обычный бизнес-подход к решению этого кейса. То есть смотрели на лучшие практики, смотрели, что работает, и благодаря нашим коллегам, например, с Первого канала, Кизякову, например, я всегда ему очень благодарен за тот пример, который он подал своей программой. Мы узнали коэффициент усыновлений, который был у него, когда он снимал детей, и подумали, как можно это масштабировать. То есть себестоимость создания телевизионного ролика на Первом канале, естественно, гораздо выше, чем в Интернете. То есть я уже понимал, что в Интернете мы можем это опустить, скажем, в десятки раз. Это, собственно признаки так называемой disruptive innovation (буквально – «подрывные инновации») в любом стартапе. Соответственно, как только ты опускаешь цену в десятки раз, у тебя есть перспективы сделать экспоненту роста. Соответственно, на текущий день за 5 лет работы это 15 тысяч детей в семье, то есть больше 40 тысяч отснято. И бюджеты, на самом деле, очень разумные. То есть это не какие-то космические бюджеты, потому что изначально весь проект строился на том, что я понимал, сколько всего детей находится в этой базе, детей-сирот, и понимал, что я хочу сделать такой проект, чтоб на свои деньги, без привлечения каких бы то ни было спонсоров, отснять их всех. И в результате хорошая команда, фокус, постановка амбициозной цели и люди, моя команда, сделали это. 

Мне кажется, какая тут история, какой пример? На благотворительность можно по-разному смотреть, но, на мой взгляд, это огромное удовольствие для любого изобретателя. То есть бизнесмены – это, в первую очередь, изобретатели. То есть когда ты что-то делаешь, а оно взлетает – это счастье. Сегодня была дискуссия о счастье, это же всегда прекрасно, добиться чего-то в той сфере, которая, как тебе казалось, изначально была достаточно новой.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Будьте добры, самый закономерный вопрос, который возникает. Все-таки, как кажется, что детьми-сиротами должно заниматься государство. Вы создаете проект, который чуть-чуть перпендикулярен тому, что делает государство. Какое соотношение вашей деятельности и деятельности государства, как вы можете повлиять на государство или не влияете? Как обеспечивается устойчивость вашего проекта, если государство может принимать какие-нибудь другие шаги? 

ВЯЧЕСЛАВ ТАРАН:

– Во-первых, я всегда очень критично смотрю на собственные какие-то усилия и отдаю всегда дань должного общим трендам. То есть государство задало общие тренды, мы просто удачно вписались в этот общий тренд. То есть государству надо говорить огромное спасибо за то внимание, которое стало уделяться этому вопросу. Даже благодаря каким-то, может быть, не самым красивым вещам типа закона Димы Яковлева и так далее. То есть это все, на самом деле, дало большой импульс тому, чтобы внутри страны начали задумываться об инструментах, которые помогают, технологично помогают решению данного вопроса. То есть государство здесь играет абсолютно на одной стороне. При этом из-за того, что проект исключительно сфокусирован, это аналогия как с 300 спартанцами, которые могут задержать большую армию или противостоять большой армии. То есть бизнес способен показать даже с небольшими бюджетами в этом узком сфокусированным поле какие-то результаты. При этом у меня никогда не было антагонизма с государством в плане того, что я хочу создать очень эффективную действующую модель и на каком-то этапе передать ее государству. 

При этом, опять же, одним из побочных следствий успеха проекта является то, что, как мне кажется, он может стать основой для видеопаспортизации всех детей-сирот в России. То есть мы должны уйти от этой папки-дела 1953 года, цвета желтого, с фотографией как на комсомольском билете. А все дети, которые у нас находятся в стране в детских домах еще, они должны иметь видеопаспорта. Это тоже вторая подцель этого проекта. 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– То есть это прямо не прототип, а прямо целая технология, которая может использоваться кем угодно и так далее? 

ВЯЧЕСЛАВ ТАРАН:

– Конечно. И, на мой взгляд, так как технология очень простая и описанная, все задокументировано, это все легко передается государству в тот момент, когда это будет востребовано.

ЛАРИСА ЗЕЛЬКОВА:

– Мне кажется, в этой истории как раз и есть та самая модель очень разумного и сбалансированного распределения обязанностей, если хотите. Государство не может быть площадкой для бесконечных экспериментов. У государства большие обязанности, колоссальные ресурсы, но оно не может каждый раз пытаться придумать новое. Государство должно довести до своих граждан максимальное количество услуг и сервисов, а благотворительность как раз и есть пространство для эксперимента, для творчества. И поэтому вклад и системность благотворительности не в том, чтобы охватить все 150 миллионов жителей России, а в том, чтобы придумать, апробировать и успешно обкатать уникальные методики и практики, которые потом могут быть взяты государством и общественными институтами на вооружение и будут работать в интересах всех граждан. 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Гор, вы выбрали, как мне кажется, очень жесткий, я бы даже сказала, экзотический формат, не прямую денежную помощь нуждающимся, а поддержку фондов и даже вкладывание в становление индустрии благотворительности, если я верно понимаю. Почему? И как вы в этом смысле можете оценивать эффективность своих вложений в фонды?

ГОР НАХАПЕТЯН:

– Мы когда-то мерили это, получалось, что один рубль, вложенный в профессионала и в профессионализацию людей, дает 10 рублей на выходе в фондах. Сейчас, наверное, эта цифра стало намного больше. Просто о профессионализме сейчас только ленивый не говорит, что фонды должны быть профессиональными такими же, как и бизнес, и тогда доверие к ним увеличится, и они будут делать более интересные проекты. Поэтому мы работаем с самой сложной частью этой индустрии, это называется change management, это когда застарелые какие-то конструкции обращаются к нам, и мы пытаемся работать с ними. Иногда удается, иногда нет, потому что изменить стандартный образ поведения, отказаться от чего-то, от каких-то программ, сделать какие-то новые программы, каких-то людей поменять, которые работают уже десятилетиями в компании и так далее, не всем это нравится. 

Помимо этого, мы столкнулись с тем, что нет, мы их называли имплантами, сейчас называем друзьями, нет этих людей, очень сложно их найти, которых можно имплантировать в различные фонды, чтобы они там меняли все к лучшему. Поэтому мы делаем сейчас программу обучения, с одной стороны. А, с другой стороны, такой сервис ProCharity, где любой из вас может зарегистрироваться как профессионал, и это такой сервис интеллектуального волонтерства для фондов. То есть фонд может поставить задачу, волонтер может ее решить. Знаете, с чем мы столкнулись? Море волонтеров, а фонды не умеют задачи ставить. Уровень профессионализма средний, не весь, но очень низкий. То есть на сегодняшний момент фонды ищут деньги на то, чтобы реализовать, не знаю: «Мне нужно сделать сайт». Мы говорим: «Для этого тебе деньги нужны? Сходи на ProCharity, может, кто-то из волонтеров это бесплатно сделает». Постановку задачи, какой сайт, зачем он тебе нужен, как он должен выглядеть и так далее, техзадание, здесь у нас уже сложности, понимаешь? Но немножко раскручиваем мы этот сервис. 

Но вдобавок ко всем выступающим, я хотел бы сказать, что давайте немножко пофантазируем. Мне кажется, задача любого фонда – это сделать так, чтобы он перестал существовать. Если вы такую задачу ставите, тогда у вас длинные цели, как сделать так, чтобы проблема, допустим, Дарья о которой рассказывала, ее бы не было. Просто не было бы и все, что для этого должен сделать фонд. Или чтобы не было любой другой проблемы. Тогда у вас будет длинная стратегия, и вы будете не только адресной помощью заниматься, но и идти к какой-то задачке, которую интересно решать.

А что касается государства, здесь должно быть все-таки то, что мы называем частно-государственное партнерство. Потому что фонды без государства никуда, государство без фондов никуда. Потому что государство со своей высоты не видит, что внизу происходит. Это именно некоммерческие организации видят болевые точки, ниши и так далее, и с этими нишами работая, поднимают острые проблемы наверх. То есть здесь именно партнерство. И не надо отдавать какие-то инициативы государству, потому что я же не создам ресторан и потом отдам этот ресторан в управление государству. Что из него получится? 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– А есть хоть какая-нибудь такая житейская история или какой-нибудь человек, который вы видите, что он прямо реально изменил что-то в голове и встал на крыло после того, как он обучался у вас или получил какие-нибудь консультации и так далее?

ГОР НАХАПЕТЯН:

– Примеров очень много. В принципе, если вы любой фонд назовете, тем или иным образом у нас с каждым из фондов, можем сделать даже эксперимент, какая-то история существует. У меня их много, но, наверное, одна из быстрых и любимых историй, где очень быстрый результат, у некоторых фондов это было по 8 лет, наверное, это Алена Мешкова и ее команда с фондом Хабенского. Пять лет существования фонда Хабенского, приходит Алена с командой, мы, соответственно, финансируем, два с половиной года – сейчас они не нуждаются в финансировании. Более того, Алена Мешкова входит в экспертный совет нашего фонда и уже рассказывает всем, как правильно управлять некоммерческими организациями. Я также благодарен Ларисе Зельковой, которая входит в экспертный совет этого фонда «Друзья»… «Старость в радость» мы сейчас работаем, то есть сейчас там у нас два импланта работают в «Старость в радость», два импланта в «Ночлежке» работают. Супер ребята, все профессионалы, но, в принципе, наши ребята помогают им немножко расширить сознание. Сейчас «Ночлежка» делает, наконец, потому что абсолютно профессиональный фонд, надо расширяться, филиал в Москве. Наш имплант возглавляет филиал в Москве. «Старость в радость» училась у нас в Сколково, то есть закончила Сколково. Так же и Гриша, который Свердлин, закончил Сколково, и так далее.

То есть мы вкладываемся и в образование существующей команды, и даем профессионалов, и оплачиваем их зарплату, потому что мы боремся еще с одной вещью, я каждый форум об этом говорю. Люди, которые работают в НКО, такие же профессионалы, такие же люди, как и люди, работающие в бизнесе, они должны так же по-рыночному оплачиваться. (Аплодисменты). И этот культурный код, если я дал денег на благотворительность, а они себе зарплаты на это выплатили, то есть нам всем с помощью форумов, интервью и так далее этот культурный код надо выбить. Тогда профессионалы пойдут в эту отрасль, тогда люди из бизнеса, а тренд уже чувствуется, будут работать в НКО. И, в принципе, мы не будем различать, это НКО, это бизнес, это социальное предпринимательство, это еще что-то. Это некая организация, которая должна быть успешной. Не надо делить. И как любая организация, у нее есть определенная динамика. И каждый из руководителей этой организации всегда будет сперва предпринимателем, потом будет гармонизатором, потом будет антикризисный менеджер внутри этой организации, потом он будет снова стартапером. 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– А профессионализация – это просто такое увеличительное стекло, с помощью которого человек может развить свои сильные стороны? Или это прямо реально качественный скачок и совершенно другие результаты, с вашей точки зрения? 

ЛАРИСА ЗЕЛЬКОВА:

– Те примеры, о которых говорил Гор, и есть еще другие прекрасные истории, там по-разному, мне кажется, это fifty-fifty. Иногда в некоммерческих организациях есть свои ресурсы и есть люди, которые при правильной поддержке, при правильной дополнительной образовательной истории могут выстрелить так, как просто ух! И даже никому в голову не приходило, что это так. Есть таких историй довольно много. А иногда те, что называет Гор имплантами, должны прийти и принести с собой и опыт, и знания, и поддержку, поэтому здесь и то, и другое. 

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Я бы хотела, чтобы Станислав включился в наш разговор. Уже пошли идеи, тезисы, связанные тем, что нам нужно многообразие, многостаночники, много ролей. Много ролей – это много языков? Много ролей – это особые коммуникации? 

СТАНИСЛАВ НАУМОВ:

– Да, абсолютно верно. Коммуникативная составляющая, на наш взгляд, очень важна. Мы с Ларисой вместе участвуем в ежегодном просмотре проектов в области связи с общественностью «Серебряный лучник», и там на протяжении уже множества лет очень много таких проектов, которые то себя позиционируют как благотворительные, то как волонтерские, то как спонсорские, то как социальная ответственность. Но я могу рассказать о себе как о таком волонтере, может быть, тоже воспользуюсь советом Гора, и зарегистрируюсь, благо, я тоже выпускник школы Сколково и, наверное, что-то должен школе вернуть. 

Моя знакомая Нина меня несколько лет назад попросила помочь фонду паллиативной помощи детям, буквально какой-то совет один дать. Я имел неосторожность согласиться. Пришел, увидел этих людей, которые пытаются помочь детям, от которых уже вынужденно как от пациентов отказались врачи, но не отказались родители. И на примере уже многолетней работы в качестве члена попечительского совета я вижу, действительно, как это трудно свести к какой-то одной роли. Например, роли богатого основателя, богатого филантропа. Да, такой человек, безусловно, есть, он есть в каждом проекте. Но какие задачи решает, например, вот такой фонд? Он решает те задачи, которые действительно, может быть, и не стоило бы, как это говорить, излишне пиарить. Например, первая проблема – это проблема обезболивания. Человек, который уходит из жизни – не важно, сколько ему, 2 месяца, 2 года или 85, дай бог, чтоб все жили долго, – но есть проблема обезболивания, это проблема оборота определенных препаратов, определенных веществ. Та задача, которую мы решали, требовала очень деликатной постановки вопроса о либерализации режима медицинского оборота. Мы несколько лет занимались этой проблемой, и вот сейчас мы видим… у нас есть ответ на вопрос: «А чем это должно заканчиваться?» Это должно заканчиваться либерализацией законодательства. Это должно заканчиваться тем, чтобы государственная политика была не запретительная, а была бы, в общем, той, которая соответствует запросам современного общества.

Вторая проблема – это проблема пускать или не пускать родителей к детям, которые находятся в реанимации, которым осталось жить часы, в некоторых случаях даже меньше. Тоже это была очень сложная дискуссия, с профессиональным сообществом. То есть видите, несколько абсолютно разных целевых аудиторий, с каждой нужен свой язык. Поэтому специалист по связям с общественностью, волонтер, он еще и полиглот. То есть он должен вот эти все диалекты правильно находить и стараться не сводить дело к конфликту. Самое простое, что можно сделать, это устроить какой-нибудь конфликт. Самое сложное – это сформировать большую коалицию по поводу этой проблемы. Иногда это требует действительно точечных каких-то усилий волонтерских. Например, третья важная задача фонда – это психологическая помощь родителям, чей ребенок уже ушел. Не поверите, какая сложная религиозная это проблема. Не то, чтобы она религиозная, но где-то вот рядом, даже в церковь не надо ходить, чтобы почувствовать всю там экзистенциальность этой проблемы.

Поэтому действительно, филантропия – это история не про богатого дядю, который помогает бедным племянникам, хотя такие рождественские истории, наверное, тоже хороши. Мне кажется, филантропия – это человеколюбие. Собственно, где-то так и переводится. И очень странно, что у нас это противопоставляется госполитике. Получается, что у нас госполитика должна становиться человеколюбивой. Но и общество должно в себе находить, гражданское общество, такие же мотивы человеколюбия. Светлана, отвечая на ваш вопрос «а что будет после того, как первые филантропы отойдут от дел?» – мне кажется, краудфандинг будет.

Мне кажется, что есть очень много уже хороших примеров, наверняка коллеги знают, когда донорство или взнос финансовый одного человека вполне сопоставим с желанием множества людей этому помочь, если будет профессионализация работы с фондами, то эти финансовые средства, как в башкирских деревнях, которые мы сегодня видели, будут поступать на эти проекты.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ:

– Не могу не вывести танк из конюшни, что называется, и не задать совершенно другой вопрос: «Когда вы были счастливы? Что для вас счастье в профессиональном и гражданском смысле?» Вот люди, которые возглавляют фонды, являются личными крупными волонтерами, в какой-то момент решившие именно этим заниматься в жизни, – от чего зависит ваше счастье? Когда вы были счастливы в последнее время в гражданском, в профессиональном смысле слова?  

ГОР НАХАПЕТЯН:

– Я вспомнил анекдот. «Ребе, – говорит, – а в чем смысл жизни?» Он говорит: «Зачем портить ответом такой шикарный вопрос?» Так как если я в зале задам вопрос, что такое счастье, я получу ровно столько же ответов, сколько сидит людей, то отвечу по-научному. По-научному звучит примерно так: счастье – это одна из четырех базовых эмоций человека. У каждого из нас есть четыре эмоции. Мы рождаемся как люди, запрограммированные на счастье, и счастье – это эмоция. Эмоции от чувств отличает то, что эмоция вот здесь, а дальше всякая биохимическая реакция, и чувствуете уже в теме. Надо делить эмоции и чувства.

Так вот, первая эмоция, с которой мы рождаемся, это счастье. Но чтобы понять, что мы счастливы, а я могу быть счастливым в спокойном состоянии и на дискотеке, существует вторая эмоция, которая называется гнев. Что-то не так – у меня пошла эмоция гнев. Я решил вопрос, снова попал в счастье. И две другие – это страх, эмоция, направленная на будущее, и печаль, эмоция, направленная на прошлое.

У нас у всех четыре базовые эмоции. Все остальные – это комбинация. То есть любое слово, которое вы произнесете и назовете это эмоцией, я это слово могу спокойно разбить на эти 4. Что такое чувство стыда? Это страх перед тем, что меня не так увидят. Что такое чувство вины? Это некая печаль. Что такое ревность и так далее.

Так вот, наша задача, давайте так, скажем, KPI, который бы я ставил и фондам, KPI, который бы я ставил и любому чиновнику, это делать так, чтобы мы чаще были бы в состоянии счастья. Для этого надо давать защиту для эмоции страх и защиту как сочувствие для эмоции печаль. Тогда этот круг эмоционального нашего состояния счастья будет больше. Тогда меньше будем болеть. Вот такой KPI.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ: 

– Какой сложный KPI. Все-таки я продолжу изыскания в этой части. Дарья, вы как предполагаете, как может быть счастлив профессиональный, не знаю, гражданский благотворитель? В каких случаях от чего, от какого KPI?

ДАРЬЯ ЛИСИЧЕНКО:

– Я сидела, слушала Гора и думала: а я-то сейчас счастлива? Поняла, что абсолютно да. Хотя всю жизнь счастьем… я не считала, что счастье – это какая-то некая эмоция в континууме. Мне кажется, счастье приходит к нам именно какими-то рывками и моментами. Мы его особенно остро ощущаем, и лично для меня счастье всегда связано с достижением личным. Мы счастливы тогда, когда нам есть, за что себя похвалить.

Среди подопечных фонда, я бы хотела привести просто короткий пример одной яркой девушки, ее зовут Гузель, она перенесла инсульт в 30 лет, и у нее достаточно сильные были изменения во внешности. Тем не менее, сейчас эта девушка работает стилистом, она популярный блогер, у нее 300 тысяч подписчиков, и она своим позитивом заражает и вот этим ощущением счастья абсолютно всех, кто с ней соприкасается.

Мне кажется, что счастье все-таки невозможно без некоей работы, без некоего все-таки напряжения перед ним. Может быть, действительно мы так устроены, что мы способны ощущать счастье только в сравнении с  несчастьем.

ЛАРИСА ЗЕЛЬКОВА:

– Мне кажется, что счастье, если мы говорим о счастье человека, занятого чем-то профессионально, то это не просто, когда ты сам себя можешь за что-то похвалить, а когда есть что-то, что удалось не только тебе, но и случилось вместе с тобой и с другими людьми. Не обязательно, чтобы это была твоя команда. Это могут быть просто твои коллеги, люди, которые заняты похожим проектом.

Вот у меня был такой недавно случай, когда вот ровно на секунду я себя почувствовала абсолютно счастливой. У «Норникеля» крупная производственная площадка на Кольском полуострове. У нас там есть маленький поселок на границе с Норвегией, называется Никель, в котором живет очень мало людей, и, в общем, деградировала социальная сфера потихоньку. Несколько лет назад мы затеяли там конкурс грантов для социальных инвесторов. «Гранты» – очень неточное слово. Это, скорее, беспроцентные займы и ссуды, которые мы даем им на очень льготных условиях. К нам на этот конкурс пришла женщина, у которой ребенок инвалид, она живет в этом поселке Никель всю свою жизнь, и она мечтала открыть маленькую гостиницу, потому что там и гостиниц нет. Так получилось, что она оказалась со своей заявкой очень успешна, выиграла наш конкурс, получила грант. Этим летом я была в Никеле, и гостиница, которую она на эти наши деньги построила, работает. Ее ребенок там помогает ей. В этом как раз и есть это ощущение, когда не просто ты что-то хорошее сделал, а люди вокруг тебя смогли вместе с тобой сделать хорошее, важное, нужно дело.

СТАНИСЛАВ НАУМОВ:

– Я читал опрос «Левада-Центра», что у членов вообще гражданского форума чуть-чуть смещены фокусы счастья в сторону профессиональной реализации, поэтому я тоже не буду нарушать эту традицию. Для меня как для члена попечительского совета Фонда паллиативной помощи детям в этом году, может быть, не чувство счастья, но чувство глубокого такого личного удовлетворения было то, что фонд впервые получил президентский грант и сможет реализовывать свои программы в следующем году, основываясь на том формате государственно-частного партнерства.

Еще я в этом году был на заседании Фонда слепоглухих «Соединение», и вот то чувство счастья за другого человека испытал, когда нам показали человека, которому сумели вернуть зрение с помощью современных инновационных методов. Я просто почувствовал, насколько был счастлив он, насколько счастлива была его жена, которая так же, как Дарья рассказывала, многие годы провела со своим мужем, может быть, даже уже без надежды на какое-то чудо. Поэтому счастье – это чудо, которое возможно.

ВЯЧЕСЛАВ ТАРАН:

– Для меня счастье – это то движение, которое совпадает с направлением движения к моему призванию. То есть вот какое-то количество лет назад я для себя это достаточно четко сформулировал. Свое призвание я сформулировал так – раскрывать свои таланты и таланты людей вокруг себя. Когда это удается, – естественно, это не всегда происходит, но когда это удается, я действительно испытываю моменты счастья. 

При этом хотелось бы сказать, что один из моих проектов «АльфаОмега. Видео» – как раз некоммерческий проект, посвящен тому, чтобы собирать вот эти короткие истории людей со всего мира. На самом деле мы снимаем и в России, и в Америке, и в Монако, то есть самые разные истории людей. Каждый из вас может найти ответы на наиболее такие глубокие жизненные вопросы. Потому что, действительно, я полностью согласен с Гором, у каждого из нас свое видение счастья, но каждый может найти, мне кажется, какие-то ролевые модели каких-то других людей, которые в чем-то совпадают с вашим собственным видением, с вашим ощущением. Каждый может через этих людей, может быть, чуть глубже задуматься – в чем мое призвание, в чем мой талант, куда мне двигаться, как мне самореализоваться, как быть счастливым? Вот такие простые вещи.

ГОР НАХАПЕТЯН.:

– Я снимался в «Альфа. Омеге», спасибо за этот проект. Но мне есть, что дополнить. Потому что мы очень часто, вот то, что я сказал про счастье, это такая основа эмоционального интеллекта. То есть это не я придумал. Но иногда, когда мы находимся в стрессе, мы в день по тысячу раз заходим в стресс и из него выходим, мы, не зная себя, не знаем, как этот стресс из себя выдавить, или в коммуникационном плане мы начинаем входить в конфликт и, как ты говорил, внутри этой пиар-кампании.

Так вот, очень простая вещь. Мы все разные, у каждого из нас есть как естественные потребности, точно так же есть психологические потребности. Их всего 8. Я сейчас их назову, и каждый увидит свою психологическую потребность. У типа личности «душевный» психологическая потребность в признании личности и в тактильном контакте. Я могу этот тип личности обнять, и этот человек будет в этот момент счастлив. У типа личности «логик», экзистенциональный вопрос у которого «компетентен ли я?» в голове все время крутится, это признание работы и тайм-менеджмент. Если вовремя не пришли, вы уже в стрессе. Признание у типа личности «упорный», у которого мнение самое важное «доверяют ли мне?», это психологическая потребность в признании мнения его и вклада. А есть тип личности «мечтатель», у которого потребность – это одиночество. Он счастлив, когда… «оставьте меня одного, дайте мне побыть одному, и у меня энергия вырастет».

Я принадлежу к типу личности «деятель», у меня психологическая потребность – возбуждение. Меня хлебом не корми, дай новый проект какой-нибудь сделать. Мне становится скучно, если нет движухи. Есть еще «бунтарь», у кого психологическая потребность это игровой контакт. Это потребность. У меня этого бунтаря тоже много, поэтому я вам сегодня анекдоты и рассказывал. Спасибо.

СВЕТЛАНА МАКОВЕЦКАЯ: 

– Замечательно. У нас, по-моему, был совершенно замечательный разговор. Я даже не знаю другого слова, какой еще эпитет подобрать. Замечательные люди, которые каждую единицу времени используют для того, чтобы передать что-нибудь важное, в том числе про типы личности и так далее, прямо тут устроить небольшой мастер-класс. Замечательные люди, которые готовы поделиться здесь своим представлением о том, что является важным. И то, что они делают постоянно, на протяжении многих лет, что является инструментом, позволяющим другим людям быть… Лариса мне подсказала это. Она сказала, что она видит людей свободных, самостоятельных, и самостоятельно делающих выбор, это совершенно замечательная штука, так и увеличивающих Россию самостоятельную, если хотите.

Есть люди, которые используют весь свой технологический талант, талант инвестора, талант управленца, талант коммуникатора, талант человека, сопереживающего сердцем, и что угодно, для того, чтобы другим становилось лучше. Мне кажется, это очень хорошая штука. А если бы меня спросили, когда я была бы счастлива, я, пользуясь правами модератора… Я не знаю, здесь есть, кто-нибудь, кто учился в музыкальной школе или пел в хоре, в многоголосье? Когда я слышу что-нибудь многоголосное и в этом участвую, я не знаю, ровно на эти 3-5 минут я абсолютно счастлива, потому что мы настолько разные, каждые из наших голосов важны, и это для меня и есть модель команды.