Благотворительный фонд «СПИД.Центр» занимается проблемами распространения ВИЧ-инфекции и помощью людям с этой болезнью.

Расскажите, чем занимается фонд «СПИД.Центр» 

Фонд «СПИД.Центр» – это некоторое количество людей, которое помогает большому количеству людей жить с ВИЧ-инфекцией, а еще большему количеству людей не жить с ВИЧ-инфекцией, то есть не инфицироваться. Фонд «СПИД.Центр» – это сейчас самый главный сайт на русском языке про ВИЧ-инфекцию, гепатит С и другие инфекционные заболевания, даже те заболевания, которых сейчас нет, вернее, никогда не было в России. Фонд «СПИД.Центр» – это приблизительно 30 групп поддержки, которые проходят ежемесячно, около 7-8 лекций в месяц на абсолютно разные темы, связанные не только с ВИЧ-инфекцией, но и вообще с разными важными проблемами, которыми занимается некоммерческая отрасль. Фонд «СПИД.Центр» – это большое количество международных программ.

Чем отличаются ВИЧ и СПИД? Это слова-синонимы или разные вещи? 

Давайте не будем придумывать какие-то дестигматизирующие термины. На самом деле, в процессе мировой эпидемии с 1983 года, когда был обнаружен первый больной, придумано огромное количество разных терминов, чтобы не унижать и не стигматизировать людей, которые так или иначе столкнулись с этой проблемой. Поэтому и появилась эта история про то, что ВИЧ и СПИД – это разные вещи. Ну как же это разные вещи? ВИЧ и СПИД – это одна и та же вещь, просто СПИД – это следствие нелеченного ВИЧ. Если не лечить ВИЧ, у вас будет СПИД – это одно и то же. Проблема России, например, заключается в том, что в России есть целое направление в профильной медицине, которое считает, что лечить не надо, не обязательно, сразу начинать лечить точно не нужно. Например, откройте сайт Московского – не Челябинского, не Томского, не какого-нибудь Грозненского, а Московского центра СПИДа, главного, казалось бы, центра, и там будет большая статья по итогам конференции AIDS-2018, на которой не было ни одного из руководителей Московского городского центра. Они никогда никуда не ездят, но там сразу вышла статья, которая рассказывала о том, что, на самом деле, лечить сразу не нужно, потому что это вызывает огромную резистентность и потом еще черт-те что. Начнешь лечить, человек помрет, а лечить будет нечего – вот такая статья! Хотя всем миром и даже всеми регионами России, Минздравом уже приняты все протоколы, требующие незамедлительного лечения людей с ВИЧ-инфекцией, потому что ВИЧ-инфекция действительно приводит к СПИДу, а вирус мутирует. Если в годы, когда он появлялся и вселялся в популяцию homo sapiens, он лет десять спокойно проживал в теле человека, особо не вредя, то в нынешней мутации уже где-то через два-три года СПИД вполне себе достижим, и мы бесконечно это видим здесь, в городе Москве, как люди умирают, не получая никаких таблеток, потому что «зачем их сразу»… 

Какие перспективы у человека с ВИЧ? 

Сейчас заканчивается 2018 год – ровно 100 лет назад на этом нашем куске суши (про другой кусок суши вообще никто не интересовался – живут ли там люди, что они там делают, кого они там едят) свирепствовала эпидемия испанки – это грипп, обычный грипп, сейчас мы болеем им каждый год. В Европе и Северной Америке от этой испанки умерло где-то 100 миллионов человек. Средняя продолжительность жизни по американо-европейской цивилизации ровно 100 лет назад была 38 лет, и где-то 20 лет – в Африке и в Индии. Сейчас средняя продолжительность жизни в два раза больше, и чем дальше мы живем, тем дольше мы живем, то есть, чем дальше мы идем в будущее, тем больше это будущее отсрочивает нашу смерть – независимо от того, по каким причинам она могла бы наступить. Речь идет не только о ВИЧ, но абсолютно обо всех заболеваниях. Моя подруга Катя Гордеева, член попечительского совета «Подари жизнь», когда мы вместе работали на канале НТВ, а это было уже довольно давно, девять лет назад, начала снимать фильм про маму другой наши подруги Сони Гудковой, которая сейчас уже совсем даже не Гудкова, а Капкова. Ее мама умирала от рака, у нее была миелома костного мозга, и здесь в России ей давали два месяца. Маму вовремя вывезли в Америку, мама начала получать прогрессивную терапию и до сих пор жива. Тогда, девять лет назад, у нее была уже четвертая метастазированная стадия – она жива до сих пор. А что же говорить про ВИЧ – для того, чтобы жить с ВИЧ, достаточно принимать лишь одну таблетку в день, и ты не только не будешь сам чувствовать никакого присутствия болезни, но и никаким образом не сможешь эту болезнь передать. Принцип терапии ВИЧ заключается не в том, что тебе повышают иммунитет, как многие думают, а уничтожают вирус во всех твоих жидкостях, то есть у тебя просто больше нет вируса ни в сперме, ни в крови. Он есть в так называемых резервуарах – люди не очень понимают, что такое эти резервуары, но это какие-то клетки иммунитета, которые находятся, например, в том же самом костном мозге, с которым у вас в принципе нет никакого прямого контакта ни при каких обстоятельствах. Поэтому, если ты пьешь терапию больше полугода, то у тебя уже устойчивое подавление вирусной нагрузки, и, в принципе, ты можешь заниматься сексом без презерватива, иметь здоровых детей – это вообще не обсуждается. Сейчас даже в России уже процент передачи от матери к ребенку – что-то в районе 1,5%, и то это происходит только потому, что у матери это обнаруживается на позднем сроке, и ее либо начинают лечить плохими лекарствами (а сейчас есть хорошие, в том числе в России), либо мать – ВИЧ-диссидентка и отказывается принимать лекарства. Тогда ребёнок, опять же не в 100% случаев, а всего лишь в 40%, рождается с ВИЧ-инфекцией и будет совершенно прекрасно жить с ней всю жизнь.

Что происходит с иммунитетом человека при заражении ВИЧ?

Есть клетки иммунитета, это такие специальные клетки иммунитета, они называются Т-хелперы (по-русски их даже никак не переводят) – «помощники», Т-хелперы, которые сразу нападают на любое чужеродное тело, которое оказывается у вас в организме – это может быть бактерия, вирус, какой-то другой одноклеточный микроорганизм. Все эти Т-лимфоциты созданы для того, чтобы распознавать это чужое в твоём организме и это чужое уничтожать. ВИЧ сделан таким образом, что его эти Т-хелперы не распознают. С одной стороны, они не понимают, что он чужой, с другой стороны, эти вирусы начинают в них вселяться – они попадают в них через разные белки, находят входы в эти клетки. Клетка окружена разными белками, и через эти входы, через протеазы, интегразы или транскриптазы они попадают внутрь этой клетки и начинают там размножаться. Потом их становится так много, что эта клетка разрывается от количества вирусов, и вирусы выбрасываются в жидкости и дальше начинают распространяться по организму. То есть они как бы взрывают клетки иммунитета изнутри, и с каждым разом таких клеток становится всё меньше и меньше. Клетки восстанавливаются, организм привыкает к этому взаимодействию, поэтому может жить довольно много лет, имея внутри этот вирус, но в конечном итоге процесс абсолютно неостановим, и все клетки иммунитета будут уничтожены этими вирусами.  Причём, самое интересное, что не все вирусы живые – 99% вирусов, которые вываливаются из этой клетки, когда клетка взрывается, мертвые, бракованные. Но, тем не менее, количество вируса как такового так огромно, что он в конечном итоге, конечно, уничтожает организм. Как только у тебя становится всё меньше и меньше клеток иммунитета, естественно, организм перестает справляться с другими болезнями, и человек, в сущности, умирает не от ВИЧ. СПИД – это не ВИЧ как таковой, это некоторое количество так называемых оппортунистических заболеваний. Человек умирает, как правило, от какой-нибудь пневмоцистной пневмонии, отягощенной какой-нибудь цитомегаловирусной инфекцией, в результате которой он слепнет. У него образуются СПИД-ассоциированные лимфомы, и он умирает от онкологического заболевания – существует много разных последствий этого самого уничтожения иммунитета. 

Возможно ли избежать этих последствий, если у вас ВИЧ?

Всего этого можно и нужно избегать, принимая одну таблетку в день, если у тебя уже есть этот вирус, и есть эта одна таблетка. В России такая таблетка одна – во всём мире их зарегистрировано много, но в России одна. Это таблетка прошлого поколения, ее выпускает компания «Джонсон и Джонсон», называется «Эвиплера». Это единственная зарегистрированная в настоящий момент таблетка из трех компонентов в одном, которая пьется один раз в день. В принципе, в мире таких таблеток довольно много, но здесь в России людям, которые живут с ВИЧ, а самое главное, врачам и ученым приходится объяснять правительству, что одна таблетка – это лучше, чем восемь. Наше правительство (и сейчас будет новое постановление) требует доказать им, что одна таблетка – это лучше, чем восемь, и если нам не удастся доказать, то будут пить не одну таблетку, а восемь, например, или три, или шесть, в зависимости от того, какие лекарства есть в регионах. 

Как обстоят дела с лекарственным обеспечением пациентов в России?

С лекарственным обеспечением у нас вообще в стране проблема, и речь не только про ВИЧ, а про любые препараты. Я более того скажу – в стране есть гораздо более трагичные ситуации, чем ВИЧ. ВИЧ, в том числе благодаря нашим усилиям – тема громкая, на нее обращают внимание. Появилась национальная стратегия, про это наконец начали говорить на уровне хотя бы премьер-министра, и даже Владимир Владимирович Путин наконец произнес это слово на встрече с исполняющим обязанности губернатора Кемеровской области, потому что в Кемеровской области уже невозможно скрывать эту тему – там генерализованная эпидемия на уровне Конго, как и во всей Сибири и на Урале. Тем не менее, Министерство здравоохранения сейчас отрапортовало о том, что 50% людей, которые живут с ВИЧ, находятся на терапии – это неправда. На самом деле, Министерство здравоохранения занижает цифры, отказывается признавать реальные цифры. Самая главная проблема российской ВИЧ-инфекции заключается в том, что это не половая инфекция, а инфекция инъекционной наркомании, у которой есть два последствия. Во-первых, этих людей довольно трудно найти – они просто не приходят, не обследуются, а потом, когда эти люди вдруг случайно находят этот вирус, им совершенно невозможно дать эту таблетку. Даже в благополучных регионах (я не говорю про неблагополучные регионы, где все сплошные торчки, про какой-нибудь Екатеринбург), например, в Подмосковье, где вообще всё очень хорошо (честно, очень хорошо, как в Сан-Франциско – тебе таблетку дадут в день, когда у тебя обнаружен диагноз, и это будут лучшие таблетки, которые сейчас есть в России, в рамках опять же русского представления о хорошем), но из 40 тысяч человек, которые стоят на учете в областном центре СПИДа, только 20 тысяч до него доходят. Где ещё 20 тысяч – люди не знают. Просто надо понимать, что ВИЧ-инфекция в России – это болезнь бедных, болезнь униженных, болезнь очень стигматизированная. Люди сами себе боятся признаться в том, что у них ВИЧ-инфекция – не то чтобы своей семье. И это не только, например, какой-нибудь безработный 28-летний опиоидный наркоман в городе Орехово-Зуево – это может быть вполне себе владелец большой крупной строительной фирмы, президент банка, даже министр – я разные случаи знаю. В основном количестве случаев этот человек – как правило, мужчина 35-48 лет. Он в процессе жизни с этим ВИЧ, о котором он знает уже, например, лет семь, инфицирует свою жену, ещё двух человек. Не надо думать, что ты, имея ВИЧ и прожив с ним десять лет, вокруг себя инфицируешь, например, двести человек – всё-таки надо относиться с неким пониманием к человеческим фантазиям, но среднестатистически без терапии этот человек за период жизни с ВИЧ-инфекцией инфицирует два-три-четыре-пять, до десяти человек. Все люди, о которых я сейчас говорю – это люди, которые, в частности, инфицировали своих жен. Жены не знали о том, что у мужиков ВИЧ, а мужики в общем не очень понимали, как им со всем этим обходиться, и они действительно находились в очень сложных обстоятельствах. Один из них умер – он так и не смог сам себе признаться, что у него СПИД, и умер в больнице, а второго удалось откачать (я просто говорю о двух, а их так или иначе пачками умирает), но он уже был слепой. Он прозрел, потому что цитомегаловирусная инфекция лечится – и ничего, пошел на работу, как ни в чем не бывало. 

Что такое СПИД-диссидентство? 

Огромное количество людей уходит в так называемые СПИД-диссиденты, потому что не может поверить в то, что у них это случилось. Мы живем в фазе генерализованной эпидемии. Генерализованная эпидемия – это когда ты можешь инфицироваться, от кого угодно, при любом половом контакте, в любых обстоятельствах, в абсолютно любой день. Ты этого не заметишь и никогда не вспомнишь, от кого и как, абсолютно никак не сможешь это идентифицировать, сопоставить. Ты думал, ты хороший, а ты плохой, и ты продолжаешь думать, что ты плохой – ты не в состоянии понять, что, на самом деле, нет ни плохого, ни хорошего. Вирус никак не оценивает, хороший ты или плохой – он просто живёт. Ты – его экологическая среда, у вируса там у тебя в организме горы, моря, небо, облачка. Ему плевать – ты священник, учитель, гей из Архангельска или пенсионерка из города Мытищи. Вирусу вообще плевать, но человеку, особенно в таких странах, как Россия, тяжело признавать, что, на самом деле, никакой его вины в этом нет. Он эту свою вину пытается каким-то образом канализировать в отрицание – это такая стадия, как в любой тяжелой ситуации, которая никак потом не переходит в фазу принятия. Бывают такие люди, с несколько инфантильным взглядом на вещи, и, к сожалению, многие потом этот свой инфантильный взгляд на вещи перекладывают, например, на своих детей. Поэтому большое количество детей страдает именно от решений матерей-ВИЧ-диссидентов, потому что это решение должно быть принято в довольно короткий период времени – ты должен всё-таки взять на себя смелость это признать и начать принимать терапию, чтобы родить здорового ребенка.

ВИЧ-диссидентство – не российское изобретение?

ВИЧ-диссиденты появились ровно тогда, когда Галло и Мон-Танье был открыт ВИЧ – тогда же появились люди, которые начали это отрицать. Есть очень смешные вещи – был специальный журнал (тогда же еще не было интернета), который делали СПИД-диссиденты. Журнал закрылся, и там смешная причина, почему он закрылся – все сотрудники редакции умерли. Тем не менее, они героически умерли, в своей амбразуре, отрицая это до последнего. Человек сдавал последний номер уже с тяжелейшей саркомой Капоши, весь покрытый чёрными язвами, задыхаясь от пневмоцистной пневмонии или СПИД-ассоциированного туберкулеза. И это все в Америке происходило, а совсем не в России. На самом деле, общество в любой стране мира такое, если вдруг не накапливается какая-то совсем уже гипертрофированная цифра. Ты можешь отрицать чуму до того момента, пока пол-Лондона не помрет от чумы. Когда ты видишь, что пол-Лондона умирает от чумы, ты уже не будешь ее отрицать – ты будешь от неё куда-то бежать или будешь с ней бороться. Ты не сможешь ее отрицать – надо быть совсем кретином. Такая ситуация, например, в Африке, когда у тебя в Ботсване 25% или 30% живет с ВИЧ-инфекцией, в Мозамбике 17% – тогда ты уже не сможешь это отрицать, потому что это факт окружения. Ты видишь этих людей, каждый день с ними общаешься, понимая, что у них ВИЧ, потому что они об этом говорят. И это не стыдно – это как грипп. Эпидемия гриппа – ну что тут стыдного? Это понятно, так живут все. На самом деле, в этом и смысл, и Россия должна наконец-то признать две вещи: во-первых, в России действительно африканские цифры. Это не гипербола, достаточно их посмотреть. Вот сейчас был доклад ООН по цифрам 2017 года: арифметически Россия, конечно, не Африка, основное количество из 36 миллионов людей, которые официально живут с ВИЧ в мире, живёт в Африке – 30 миллионов, из которых 29,5 живет южнее Сахары. Но темпы прироста в России относительно общей популяции абсолютно африканские. Например, в России живет 145 млн. человек, и 110 тысяч официально в прошлом году было новых случаев. В Африке, южнее Сахары, живет 1 млрд. 100 млн. человек – и там прирост миллион, тот же самый процент. Для сравнения, во всей Западной Европе и Северной Америке, включая Мексику, а это миллиард человек, в прошлом году было 70 тысяч новых случаев – там нет генерализованной эпидемии. 70 тысяч на миллиард, и Россия – 110 тысяч на 145 миллионов. Вот разница в цифрах – это не гипербола, в России сейчас эпидемия развивается африканскими темпами, и нет никаких других аналогов, кроме как сравнивать сейчас Россию с Конго, Мозамбиком и Ботсваной. Соответственно, либо Россия сейчас берёт на себя все обязательства, которые она должна взять, признавая генерализованную эпидемию, то есть эпидемию, которая в случае данного конкретного вируса перешла цифру 1% от популяции, либо Россия приходит к цифре 10% в ближайшие четыре-пять лет, без всяких разговоров. Дальше начинается то, что начинается в Африке. Дальше просто у вас здесь будут регионы, где власть будут осуществлять «медицинские власти», а не гражданские. 

Какова главная причина ВИЧ-эпидемии в России? 

Потому что в России наркотическая эпидемия. Россия – единственная страна в мире, вернее, есть три страны в мире, которые отрицают научный подход к борьбе с наркотиками. Все эти три страны являются главным рынком наркотрафиков. То есть, вернее, две страны наркотрафика и одна страна – рынок. Это Туркменистан, Узбекистан и Россия. Во всех других странах разрешена заместительная терапия. Это значит, что мы признаем наркопотребление болезнью, а не преступлением. В России его почему признают преступлением? Потому что, если ты признаешь, что это болезнь, значит, тебе придется это лечить. А если ты признаешь, что это преступление, значит, не надо это лечить, значит, тебе надо с этим как бы бороться. Но мы знаем историческую практику – преступление побороть нельзя, а болезнь можно. Причем, любую болезнь можно победить, любую. Например, была болезнь под названием «оспа», от которой в течение истории умерло по некоторым оценкам от полумиллиарда до миллиарда человек. В целом за всю историю человечества. Болезнь оспа – это вирусное заболевание, победили в 60-е годы ХХ века врачи без границ, мировые врачи, ООН. Тогда был такой всплеск международного единства и цивилизованного подхода к экспертизе, когда главы доминирующих государств доверяли ученым. Ученые сделали так, что ракеты летали в Космос, люди высаживались на Луне, поворачивали реки, осушали болота, придумывали лекарства от рака, антибиотики по всему миру. И за эти 10 лет человечество победило оспу.

Для понимания. На тот момент на земном шаре жило три миллиарда 800 миллионов человек. И три миллиарда 800 миллионов человек фактически были привиты от оспы за 10 лет по всему миру, в самых недоступных точках. Какие-то горные племена в центральной африканской республике, где сейчас убивают наших журналистов, племена в Амазонии, туземцы в Австралии, пустынные жители в Северной Сахаре – все эти люди, я уж не говорю про жителей, там, Нижнего Тагила и Североуральска, все люди на планете были привиты от оспы. И оспа уничтожена. Нет больше такого вируса. Он находится в двух, по-моему, местах в мире в пробирке. Нет вируса оспы. А кражи, бандитизм и наркоторговля как была, так и осталась, потому что преступление нельзя уничтожить. Поэтому в России наркопотребление – это преступление, потому что это дает огромный рынок. Россия – это не трафик, Россия – это самый большой рынок опиоидных наркотиков. Россия отказывается признавать это заболеванием, и никогда не признавая это заболеванием, потеряла 20 лет в борьбе с эпидемией. Когда в России началась эпидемия, это было в 1987 году, это бывший Советский Союз, в 99-ом году было десять тысяч случаев. То есть было десять тысяч на всю Россию зарегистрировано случаев ВИЧ-инфекции. Сейчас больше миллиона. За все эти годы Россия не сделала ничего для того, чтобы по-настоящему бороться с инъекционным наркопотреблением. Россия никогда не занималась социализацией наркоманов, Россия никогда не занималась лечением наркоманов. Россия занимается излечением наркоманов. Это официальная позиция страны, она озвучена позавчера буквально нынешним заместителем министра иностранных дел, который еще два года назад был заместителем директора ФСБ, это позиция силовых структур. Она такая: «Мы не лечим от наркомании, мы излечиваем от наркомании». Какой же процент у нас, так называемого, излечения?

В случае хронической болезни врачи все-таки не совсем идиоты, они понимают, что это хроническая болезнь, поэтому они не говорят слово «излечение», они говорят слово «ремиссия». Так вот при инъекционном наркопотреблении ремиссия больше, чем три года, меньше 5%. Соответственно, 95% людей, которые приходят лечиться, они в ремиссию не уходят. Излечить наркопотребление невозможно, это нереально, это все вранье. Это абсолютно преступный, если мы хотим называть вещи своими именами, или инфантильный, если мы хотим, чтоб это делало государство, подход.

Нельзя говорить, что мы диабетика не лечим, а излечиваем. Мы диабетику даем инсулин. Нельзя говорить, про человека, живущего с ВИЧ, что мы его не лечим, а излечиваем. Мы человеку, живущему с ВИЧ, стараемся давать терапию. Нельзя говорить про инъекционного наркомана, что мы его излечиваем, мы должны его лечить. Мы должны каждый день давать ему вот такую маленькую мензурку с метадоном, чтобы инъекционный опиоидный наркоман пришел в себя, ушел от ломок, вернулся к семье, занялся работой и своим будущим.

Но когда ты даешь человеку в российских наркотических регионах метадон, и вдруг он приходит в себя и смотрит по сторонам, и что он там видит? А видит он приблизительно ничего. Потому что идти ему некуда, работы у него нет, надежды у него нет. Ближайший город у него, например, Екатеринбург, ехать до него приблизительно часа четыре, и маршрутка в один конец стоит 1600 рублей. В один конец. В другой еще 1600 рублей, там очередь на билет. И, в общем ему, конечно, самому гораздо приятнее сесть обратно на иглу. А государству тоже гораздо приятнее, если он на этой игле окажется. Потому что тогда государству не придется делать ничего для ресоциализации наркомана. 

Наркоманов в России никто не считает. Но, судя по цифрам эпидемии ВИЧ, и судя по производным от эпидемии ВИЧ цифрам гепатита С, это где-то 5-6 миллионов человек. Мы понимаем, что, наверное, сейчас живых инъекционных наркоманов в России, они умирают, новые появляются, мы же понимаем, что популяция самовозрождающаяся и самоумирающая, тоже где-то 5-6 миллионов. За эти 20 лет люди слезли с одних наркотиков, перелезли на другие наркотики. Люди стали меньше употреблять опиоидные, потому что они дорогие. Люди стали больше употреблять химию, которой теперь не подходит метадон. Потому что метадон на химии и на всяких солях, которые они употребляют, больше не работает, а работает, наверное, что-то другое. Но это другое надо искать и заместительную терапию для химических наркотиков инъекционных тоже надо искать. Ее ищут, в мире она есть.

Есть огромный мировой опыт ресоциализации наркотических регионов, есть огромный мировой опыт борьбы с ВИЧ-инфекцией внутри таких наркотических регионов. Есть абсолютно эмблематический, от раза к разу различными людьми, в том числе и нашему государству показан опыт Португалии в 80-х-90-х годов, когда Португалия, находившаяся тогда в чудовищном депрессивном состоянии при этом с гипертрофически увеличивающейся популяцией, оказалась на грани повсеместной эпидемии ВИЧ именно по нашему сценарию, инъекционному сценарию. Потому что молодые люди, уезжавшие из разорявшихся агропромышленных регионов, провинций, поселявшиеся в двух единственно городах Португалии – в Порто и Лиссабоне, оказывались без работы, 30%, по-моему, была безработица только официальная, и, по-моему, что-то в районе 50% внутри этой социальной группы мужчин 18-40 лет. И все они сидели на игле, все.

А взрыв эпидемии, при том, что эпидемия тогда только начиналась в Европе, было что-то в районе 800% за год. Евросоюз, Всемирная организация здравоохранения ЮНЭЙДС сделал совместную программу, одновременную по стопроцентному охвату лечения терапией, по огромной, так называемой, аутрич, то есть НКО, которые работали внутри этих уязвимых групп. И самое главное – это были евросоюзовские программы ресоциализации наркопотребителя. Когда людям давали этот самый метадон, они открывали свои глазки, люди видели вокруг себя не ужас и серость, а видели вокруг себя людей, которые брали их за руку и приводили их на завод, который для этого открыли специально, или в керамическую мастерскую, или в туристический бизнес, или в рыболовный бизнес, на строительство дорог и так далее. Этим должно заниматься государство.

Много ли в России организаций, которые занимаются темой ВИЧ, профилактикой, просвещением?

Организаций вообще много, Россия – страна большая, вопрос в том, что это за организации и чем они занимаются, насколько они эффективны и насколько они фиктивны? Огромное количество, во-первых, НКО, это НКО, созданные для того, чтобы как-то что-то там осваивать на совершенно разнообразные деньги, с одной стороны, люди, которые, действительно, пытаются чем-то заниматься в России, и сейчас целенаправленно, ежедневно признаются иностранными агентами, совершенно, причем, не пойму с чего признаются, особенно в теме ВИЧ. Там есть судебные решения, которые суд не имеет права принять, не то, что сказать необоснованные, суды у нас в 99% случаях принимают необоснованные решения, но это просто незаконные решения. То есть для того, чтобы быть иностранным агентом, тебе надо получать иностранное финансирование, например, а у тебя нет вообще никакого финансирования, не то, что иностранного, у тебя вообще нет финансирования. Но есть одни люди, которые пытаются помогать каким-нибудь проституткам в Мурманске, это очень важная проблема, на самом деле, для ВИЧ-инфекции, они тоже признаются иностранными агентами, кто-то за ними гоняется, кто-то пытается их посадить и так далее. Есть какие-то люди, которые помогают наркопотребителям на Урале, бесконечно за ними гоняются, они уже все 150 раз под какими-то следствиями побывали, и до сих пор эти следствия все идут. Ладно, нельзя метадоновую терапию, про нее уже вообще никто не говорит, за это сажают на восемь лет. Шприцы поменять людям нельзя, человек сидит, грязным шприцем колется. Какие-то люди пытаются поменять им шприцы – программа «Обмен шприцев». Все запрещается, сразу тоже следствие. Это Россия, поэтому есть, конечно, все эти НКО, и, более того, наш фонд вместе с ЮНЭЙДС еще раз запустил программу, которая называется «Никто не лишний». Эта программа создана для того, чтобы собирать деньги для других НКО в России, которые занимаются этой самой проблемой.

«СПИД.ЦЕНТР» занимается персональной помощью больным? 

Надо понимать, что фонд «СПИД. Центр» – это немедицинское учреждение, и в самой теме ВИЧ нет бесконечных трат на лекарства, нет редких случаев, когда: «Давайте мы сейчас соберем 500 тысяч долларов на излечение мальчика Миши». В теме ВИЧ такого нет, потому что тема ВИЧ очень простая. Людей умирает много, а лечение довольно дешевое, то есть если бы здесь людей лечили по-настоящему, то можно человека вылечить от самого сложного. Мне вчера написала мать какого-то подмосковного торчка: «Вот у него стадия СПИД – 4B, сколько ему осталось жить, он умрет, он лежит». Да, нормально у него все, то есть если его завтра начнут лечить человеческими лекарствами, это стоит не миллиард, у него через месяц не будет никакой 4B. Как раз в этом и смысл, что это все абсолютно обратимо. 

Фонд «СПИД. Центр» занимается, в первую очередь, образовательными программами, мы рассказываем про это. А во вторую очередь, мы занимаемся тем, что мы доводим приходящих к нам больных до врача, то есть мы показываем этого врача, мы берем за ручки и доводим до этих врачей. Мы рассказываем, как им начать получать лекарства, что им надо сделать со своей жизнью, чтобы начать получать это лекарство, потому что у нас же лекарства выдают по прописке. В Москве, например, только по постоянной прописке, по временной прописке тебе не дадут ничего и лечить не будут никак, мы рассказываем, где будут, в Подмосковье, например. Мы занимаемся образованием врачей, которые хотят образовываться, мы вывозим врачей на международные конференции, и вообще занимаемся международными контактами русских врачей с не русскими врачами. То, что мы сейчас делаем еще, это очень важно, это помощь действительно другим НКО по всей стране – от московских НКО до татарских НКО, до НКО, которые находятся в Мурманске, в Воронеже.

Что Вы считаете самым главным успехом «СПИД Центра»? 

Главный успех «СПИД Центра» – это то, что несколько тысяч человек получают лекарства и только нашими усилиями, и благодаря тому, что мы существуем и об этом говорим, и настаиваем на этом, еще, я думаю, сто тысяч человек их получает по всей стране. Потому что и сами люди начали требовать и понимать, что эти лекарства нужны, и врачи начали понимать, что они должны эти лекарства давать. Так или иначе, медицинские власти начали понимать, что лечение необходимо. И я считаю, что это, конечно, наша главная заслуга.

Порекомендуйте книгу, которая поможет разобраться в теме СПИДа. 

Есть прекрасная книга, которая называется «Веролюция», вот как эволюция, только веролюция. Это идеальная книга про то, как устроен вирус, и почему человек вообще не виноват ни в каких своих заболеваниях.

Самый ценный совет, который вы получили в жизни?

Несмотря на то, что все советы так или иначе банальны, и вопрос не в том, что тебе говорят, а как тебе говорят и кто это говорит, мой совет действительно был дан кем-то и как, это была доктор Лиза, которая мне сказала: «Не бойся». И с тех пор это на самом деле и слоган нашего Фонда тоже.

О чем вы мечтаете?

Мы создавались в первую очередь с целью построить большой научно-исследовательский клинический госпиталь межрегиональный где-нибудь на границе Москвы и Подмосковья. Потому что здесь, во-первых, есть все условия для того, чтобы его построить, здесь его можно физически построить. А здесь еще и компактно проживают около 200 тысяч людей, которые, так или иначе, борются с ВИЧ ежедневно. И нам хотелось это сделать тогда, когда мы начинали это делать четыре года назад. Но мы так и не смогли его построить, у нас не нашлось ни денег, ни государственных партнеров, ни понимания государства, что действительно вот такой центр сейчас нужен, место, где действительно будут не просто выписывать таблетки, а будут комплексно подходить к исследованию и лечению людей, которые живут с хронической болезнью на протяжении десятилетий, где будут койки, где можно будет нормально, по-человечески лечить СПИД вот этот самый 4В, который всем кажется неизлечимым где можно будет лечить ассоциированные болезни, связанные, например, со старением с ВИЧ, люди уже по 40 лет живут, по 30 лет, по 25 лет живут с ВИЧ. И нам этого хотелось, но понимания того, что это необходимо, и денег этих нам так и не удалось найти. И, если бы, в конечном итоге, нам удалось это сделать, было бы круто.